Молодежная линия

№13 25 марта 2004

Повелительница кукол

В октябре того же кровавого 1793 года казнили и несчастную Марию Антуанетту, слепок её головы выполнил Курциус. Впоследствии бюст королевы станет одним из самых знаменитых экспонатов музея Тюссо, однако легенда ошибочно припишет его авторство Мари.

Как-то дождливым ноябрьским днём Мари заметила во дворе закутанного в плащ незнакомца. Мужчина поманил её пальцем. Приблизившись, она узнала Ларока. "У нас не больше пяти минут", -прошептал граф и сжал ладонями ее ледяные пальцы. В руке Мари осталась какая-то коробочка. "Мужайся, - сказал Ларок, - не забывай короля. Будь счастлива. - Наклонился к Мари и после долгого поцелуя прошептал: - Я должен уходить. Прощай". И исчез в подворотне. Ларок! Он жив!.. Он помнит её! Всё это страшное время она боялась даже думать о том, что с ним могло произойти. Мари знала, что мадам Елизавета томится в Тампле, где ожидало своей горькой участи королевское семейство. Слышала, что Мария Антуанетта перед казнью поручила детей невестке, что дочерей и наследника якобы отпустили, а Елизавету - нет. Но Ларок на свободе! Её любовь, её радость!..

Впервые после болезни Мари ощутила прилив жизненных сил. Как ей хотелось рассказать Лароку обо всём, что с ней случилось, почувствовать его руку на своём лице, шершавый холодок его перстня. Да, как же она забыла! Граф ведь что-то ей передал. Мари сжимала в руке коробочку, в ней лежал тот самый перстень Ларока:

С этого дня Мари, к немалому удивлению отца, стала интересоваться происходящим во Франции. Он же, напротив, резко сдал, несколько раз у Курциуса случались тяжёлые сердечные приступы. Видя, как неожиданно приободрилась дочь, он снова стал поручать ей кое-какую работу. Как-то в сумерках Мари, спустившись в гостиную, застала у "дядюшки" высокого широкоплечего мужчину с мясистым лицом и уклончивым взглядом. Гость учтиво поклонился. Курциус нехотя представил позднего гостя: "Мсье Сансон": Мари инстинктивно отшатнулась. Это же главный парижский палач! Однако Сансон, судя по всему, к подобной реакции привык. Повернувшись к Курциусу, он продолжил прерванный разговор. Мари с изумлением услышала, что они беседуют о пьесах Мольера, и, пробормотав какие-то извинения, вышла в коридор. Там Мари прислонилась к стене, и вдруг до неё донеслось дорогое сердцу имя: Почудилось? Нет, не почудилось.

В тюрьму Консьержери, говорил Сансон, поступила очередная группа преступников - роялисты (среди которых Ларок) и герцог Орлеанский, который, напротив, принял революцию и подал голос за смерть короля. Всех ждёт гильотина. Курциус просил, чтобы палач отдал ему голову герцога Орлеанского. Сансон обещал:

Едва закрылась дверь, Мари кинулась следом на продуваемый промозглым ветром двор. Догнав его в той самой подворотне, где когда-то скрылся Ларок, она с силой потянула палача за плащ. "Мсье Сансон, умоляю, не откажите в услуге", - бормотала Мари, сама не зная, откуда взялась решимость. Она упрашивала Сансона принести завтра после казни вместе с головой герцога Орлеанского голову Ларока. "Я хорошо заплачу, мсье", - в отчаянии прошептала Мари и сунула палачу заветную коробочку с перстнем.

Всю ночь она молилась

, а на следующий день ни свет ни заря уже была на площади Революции, где теперь проходили казни. Несмотря на ранний час, там теснились тысячи возбуждённых парижан - казнь давно превратилась в долгожданный и любимый народом спектакль. Мари почувствовала смертельное отвращение к этому людскому стаду. Недаром мадам Елизавета советовала королю всегда говорить с народом сверху и никогда не оказываться в толпе. Вытянув шею, Мари увидела, как к эшафоту подъехали две телеги. Из первой вышел Сансон с помощниками, из другой вывели приговорённых. Первым появился герцог Орлеанский, толпа встретила его издевательским хохотом и непристойностями. Герцог держался прямо, лишь презрительно усмехался. Потом Мари увидела Ларока. На его лице не читалось ни малейшего волнения. Граф выглядел как человек хорошо выспавшийся и отменно позавтракавший. Это потрясло Мари больше всего. Тем временем помощник Сансона снял с герцога Орлеанского фрак и связал ему руки. Герцог невозмутимо взошёл на