Молодежная линия
| № 19 03 мая 2001 г. |
МОЯ ЗВЕЗДА, МОЯ СУДЬБА Маленький столик. Два кресла. Оранжевые салфетки. Два бокала. Цветов нет. Тихая музыка. Звучит вальс. Такой забытый, но такой нежный. Навстречу глаза - одни темные, карие, слегка в крапинку, затаенные. Другие - васильки. Открытые, лукавые, добрые, с усмешкой - смотри, мол, кто кого! Карие - это он! Темные волосы, слегка лысоват, слегка неуклюж, хоть и военный. Он - моряк, подводник. Уже на пенсии, по пригож. Как-то по-странному, если вглядываться сразу, броском... пригож, а если постепенно, но частям - то много изьяну всякого: и шепелявит, и руки холодные, и пиджак мешковат. Такое ощущение, что только вынырнул, аж с самого дна, и не совсем обсох. Но... пригож! Глаза-васильки, конечно, женщины. Хо-ороша! Хоть и возраст: да-ав-но-о не тридцать. Но хороша-а! Губы полные, четко очерчены. Зубы блестят золотом, улыбка красит. И руки! Руки как два лебедя! Вьются, вьются. Ох эти руки, не дают покоя. Да еще эти глаза - дна не видно. И не омут, вроде, а страшат. Страшат-то страшат, но, вот диво, уж больно тянут. Так и говорят: <Давай поближе, может, и увидишь дно-то>. Но дна не видно. Колодец... Нет-нет, скорее родник! Мощный такой. Вот и тянутся эти, которые напротив, карие, слегка в крапинку. <Магнит что ль, там?> - подумал бывалый моряк. Э-хе-хе! Почесал затылок. Фу ты, чертовщина! Лысину зацепил. Слегка съежился. Ни к чему она мне, лысина-то. Ну да ладно, на затылке ведь, лицо не портит. И успокоился. Плеснул в бокалы винца. Обыкновенного - рябиновой настоечки. Выпили. Раскраснелись. Повеселели, и, как водится в таком случае, сразу оба, как будто и не сидеть вот так-то более ни разу. Он - все на о-о, с Волги, с древних мест. А она-то... уж больно речь красива: видела-а - перевидела и такого, и сякого. Но иногда перекинется, как бы вплетаясь говорком, в его сказ. Хитрит, знать, хочет поприльнуть к душе общей музыкой. Но он тоже бывалый, видал, знать, немало этих и голубоглазых, и сероглазых. Да и черные, видать, были. Но эта! Хороша! Вот хороша, и - все! Вся какая-то теплая, даже издали, не касаясь, ощущаешь это тепло. <Солнышко, что ль>, - подумалось. И зажмурился моряк от чего-то непонятного. Любовь, что ль, или?.. Да нет! Наверное, вино. Э-эх, ма-а! Еще налить, а там... Махнул рукой, засмущался: извините... опьянел... Она улыбнулась. Мягко глянула. Прошлась тоской по лицу, вздохнула. Глаза-васильки потемнели. Руки-лебеди на груди как-то по-старушечьи, крестом, устало так. Часы тикали. Времечко спешило. Солнце - на закат. - Пора... - сказала она и встала. На улице мороз. Зябко. Тоненькие березки подзатихли. Вечер. Небо синевой, а к горизонту - черно, к непогоде. Карие глаза мягко смотрели, так и не увидев дна чудных васильков. - Прощайте... - руки-лебеди слегка коснулись его груди. Васильки улыбались, но как-то по-особенному, печально. - Мне... пятьдесят, все позади... Запахнула ворот поглубже, как бы закрывая душу. Единственное, наверное, чему верила. Дверь автобуса отгородила, как стеной, две души, рванувшиеся друг к другу. Стало темно. Васильковые глаза захлопнулись веками, спрятав сокровенное - память. Валентина Григорьевна Чулкова. г. Кострома. |